А начинается все безобидно.
С пузатого стакана, приятно холодящего ладонь – виски цвета горелого меда, тихое звяканье тающих кусочков льда о бортики. Ты в костюме, галстук слегка ослаблен – не так, однако ж, чтобы выдать в тебе анархиста.
Виски немного вяжет язык. Ты погружаешься в приятную теплоту. Смотришь по сторонам, отмечая массу красивых девушек. У тебя есть, что им сказать, и сегодня ты уверен в своем обаянии абсолютно. Нет робости первой фразы – речь льется непринужденно и споро, ты остришь, вытягивая края губ в усталую улыбку. Ты живешь публичной жизнью. Ты узнаваемая фигура – на вечеринках, коктейль-пати, презентациях, премьерах ты начинаешь узнавать своих – не зная их имени, занятий, характера, ты все равно слегка киваешь, встречаясь с ними взглядом, а то и обмениваешься парой-тройкой фраз – да, в этот раз скучновато, посмотрим, что дальше будет, смотри – этот, как его (двухсекундное замешательство со сморщенным лбом), Пельш пошел.
А утром ты просыпаешься на неразложенном диване, в трусах, рубашке и носках. Смятые брюки валяются на полу, рядом – полная окурков пепельница. Пиджак калекой-инвалидом криво висит на стуле. Ты с ужасом смотришь на часы – через полчаса нужно быть на работе. Моментально приводишь себя в порядок – визин в глаза, бритье, скраб, фен, забрасываешь внутрь шипящий пузырьками стакан Алка-Зельцера.
Вечером, на другой презентации, ты позволяешь себе еще один стаканчик виски – просто чтобы ушло давящее похмелье. Ведь в этот раз ты контролируешь себя. Так как вчера не получится, максимум две выпивки. Ну, три…
На следующий день (Алка-Зельцер, визин, кока-кола) ты мучаешься вечной проблемой – когда же наступает тот момент, когда ты теряешь контроль и хлещешь, хлещешь, хлещешь. Ты доживаешь до вечера, приезжаешь домой, падаешь на диван, под два одеяла, и похмельно дрожишь.

Единственное, что тебя успокаивает – ты не алкоголик. Ты не опохмеляешься, алкоголь не мешает твоей работе, ты удачен.
До поры до времени.
В пятницу, если ты никуда не приглашен, ты покупаешь бутылку джина, 0,7, и идешь домой, и решаешь – выпью пару стопок, чтобы расслабиться, пусть стоит в холодильнике, это будет так по-благородному, так киношно – усталый герой булькает в стакан на два пальца и гремит шариками льда в холодильнике.
Ты врешь себе. В субботу, когда ноет шея – ты спал в кресле, когда мозги стянуты изолентой, выстланной изнутри колючками, ты видишь валяющуюся на полу тару – к джину добавился «Коньяк Московский», ха-ха, опять выбегал в ларек, рыча в продавщицу – девушка, мсквского пжалста.

Потом ты начинаешь похмеляться – ведь это так здорово, в теплую субботу идти по бульвару с бутылкой в слезу запотевшего «Миллера» и, делая небольшие глоточки, чувствовать, как боль уходит и наступает туповато-отрыжное равновесие, пьяная успокоенность.
Когда ты в говно нажираешься на открытии собственной экспозиции, и просыпаешься дома, а друг звонит тебе и ржет – вот ты выдавал, а ты боишься даже подумать о том, что тебе устроит учредитель – вот тогда тебе становится страшно.
Но уже поздно – это репутация.
Тебя перестают звать на вечеринки – ведь это ты тот самый шатающийся красноглазый чувак из…., которого выводила охрана казино, который спал в сортире на открытии бутика…, который пристал на премьере … к жене…, из-за чего произошла перепалка, лацканы пиджака смяты в кулаках.
А тебе плевать.
Каждый день по дороге домой ты покупаешь холодного пива – пиво можно, пиво пьют все, и радуешься утром, если устоял на пяти бутылках.
Как-то раз ты пропускаешь работу. Я на переговорах, звоните на мобильный. Хм-м-м, прокатило. Бродить с пивом по Арбату в бейсболке и кроссовках куда как приятнее, чем изживать похмелье в удавке галстука и в белизне офиса.
Ух ты, а как так вдруг получилось, что ты напиваешься уже трижды в неделю? Не пьешь, а именно напиваешься, ведь выпиваешь ты ежедневно. Оглянись – не правда ли , твоя жизнь превратилась уже в сплошную череду пьянок-похмелий, и похмелья стали двухдневными?
Стыдно приходить на работу.
Стыдно смотреть в глаза секретаршам и операционисткам – да кто не знает, что ты пьешь?
Кого ты хочешь обмануть, когда до двенадцати твой телефон не отвечает, а потом ты берешь трубку и не сразу понимаешь, о чем вообще речь, а когда понимаешь, начинаешь нести какую-то ересь о простуде, либо о важной встрече?
Меняется круг друзей. Странным образом твои бывшие друзья отдаляются от тебя. У них какие-то непонятные тебе интересы – дети, школы, жены, дачи, отпуска в Египте. Появляются личности из тех, которых ты раньше обходил брезгливо, прокладывая маршрут по максимально удаленной от их расположения кривой. Вот ты стоишь возле метро с какими-то, по виду, престарелыми футбольными фэнами – вы познакомились полчаса назад, приличные ребята вроде бы, почему б не пообщаться, и не выпить, выпить, выпить….
Пятьдесят процентов. Ты подсчитал это 1 августа. Половина заработанных тобою денег ушла на пьянку – пропита, потеряна, спущена на угощения новых друзей.
Надо взяться за себя. Надо бросить, ведь это все – в твоих руках, подумаешь – расслабился на пару месяцев, ведь твоя жизнь у тебя под контролем, правда?
Расскажи себе об этом, когда проснешься через день на обоссаном диване.
Когда тебя увольняют, ты делаешь вид, что ничего страшного не происходит – такого специалиста, как ты, с руками оторвут.
Ой ли?
Первое, что ты теряешь (работа не в счет, ха-ха) – это стыд. Ты не можешь себе позволить стыдиться, стыд для алкоголика – непозволительная роскошь, тем более твой главный жидкий друг – на твоей стороне, и так легко, так воздушно становится, когда ты покупаешь бутылку вина, идешь домой и, не разуваясь – на кухню, штопора нет, бьешь отверткой, вино – в бокал, крошки пробки плавают на поверхности. Хлоп – первый бокал, хлоп – второй, и нет стыда, и хорошо, и надо еще е..., и лучше сразу две возьму.
Ты не понимаешь, почему в твоей спальне говорят люди и с каких это пор ты стал класть на простыню холодную резиновую прокладку. Пытаясь откинуть одеяло, ты не можешь пошевелить рукой – она привязана жгутом к каркасу.
Милиционер говорит мантрой – что ж вы так, прилично одеты, валялись на улице, до свидания. Он возвращает тебе паспорт, бумажник, сбросивший за ночь две трети веса, и ты, все еще шатаясь, выходишь из ворот вытрезвителя. Никогда больше – красный, ты плачешь от стыда, стиснув зубы.
Через два месяца тебя начнут называть там по имени. Привязывать уже не будут, зная, что ты неагрессивен – просто лежишь без памяти, что-то мыча сквозь скотское бессознание. Оппа! Вот ты уже и грузчик! И взяли-то по блату, двоюродный брат попросил. Кличка – естественно – Профессор, у тебя же полтора высших. А не такие уж они и плохие, эти «простые» люди.
Но даже они – эти Петровичи, Витьки Моторы и «дядь Васи с третьего подъезда» не могут за тобой угнаться. Для них пьянство – модус вивенди, генетическая миссия их рода с пятнадцатого столетия, ты же на алкогольном поезде, управляемом безумным хохочущим машинистом, мчишься в Серое Ничто.
Клиника. Оплачивает мать. Тебе плевать на них обеих. Сутками ты сидишь и смотришь в окно, пока твой организм промывается, прочищается, дезинфицируется десятками таблеток-уколов-капельниц. Глядя на серое небо за окном, на ощетинившиеся голыми ветками ноябрьские деревья – жалеешь ли о своей жизни? Даешь ли себе клятвы «больше никогда» и «с понедельника другой»? Нет. Когда ты представляешь, как холодная прозрачная водка с бульком ныряет в стакан; как ты глотаешь сухое вино, проводя по языку нежнейшим наждаком терпкости; как лениво отпускаешь мочевой пузырь, и энергичная полноводная пивная струя бьет о белый фаянс унитаза, а там, за столиком, тебя ждет непочатый бокал «Баварии» с пенной шапкой – когда ты представляешь все это, у тебя выделяется слюна. Ты считаешь дни, оставшиеся тебе здесь. Ты должен быть дьявольски хитрым – чем успешнее ты Их обманешь, тем быстрее тебя выпустят.
Проходит время – много или мало, какая разница – и пенсионерка, мамина соседка, плюет тебе в след, и кричит, что стыдно, такая мать, а ты её телевизор пропил, и пенсию забрал. Ты смеешься, показывая рот с выбитыми верхними зубами, ведь стыд – это то, с чем тебе пришлось расстаться в первую очередь.
Ты плачешь в ванной, сидя на холодной плитке пола и положив голову на скрещенные руки. Некрасиво – с ниткой слюны изо рта и легким подвыванием. Они толпятся там, в комнате, и стараются не смотреть на тебя, и не говорят ничего, но ты чувствуешь их молчаливый коллективный приговор – «это ты виноват в её смерти». И плачешь ты не потому, что стыдишься их (про стыд – см. выше), а потому, что знаешь, что это правда, и ты вспоминаешь, как миллион лет назад, в другой жизни, улыбающаяся женщина, сидя у твоей кровати, читала тебе потрепанную книгу с черно-белыми иллюстрациями, а ты, пятилетний, умеющий уже складывать буквы в слова, про себя читал с обложки: «Кар-л-сон, ко-то-рый жи-вет…». И от того, что ты понимаешь, что эта женщина сейчас лежит там, в гостиной – маленькая, белая, сухая, холодная, а пятилетний чтец – это ты сам, хочется в петлю, хочется ножом по рукам – раз!, башкой из окна седьмого хочется, на асфальт, чтобы не было тебя, чтобы не думать…..
Выжить помогает водка. Много водки. Откуда ты её берешь, ведь у тебя нет денег? Новые друзья? Какие еще…Погоди, да кто захочет дружить с тобой? Эти? Странно, приличные люди.
Наливают, говоришь? Хорошо наливают? Так, что ничего не помнишь? Ни как подписывал бумаги, ни как тебя к нотариусу возили, и не давали перед этим водки, обещая, что дадут потом, когда все срастется? Потом-то дали? Ну, хоть это хорошо. В Пензенской, говоришь, губернии? На полу, говоришь, избы пустой засранной? А что ты хотел – ты теперь там прописан. Да зачем тебе в Москву, дурень? Жил, по буквам: Ж-И-Л, прошедшее время, не живешь больше.
Колобок ты наш. От контролеров ушел, от ментов ушел, до Москвы добрался. А что довольный такой? Зимовку нашел теплую? Ну да, котельная. Рай почти.
Ну бывай, успехов.
Давай на посошок.